Как же она все-таки передается, травма? Понятно, что Петрановская Людмила. Людмила Петрановская, психолог: Как же она все-таки передается, травма? Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. Для телефона: txt, java. Привязанность в жизни ребенка. Дело в том, что рассказчики о травмах поколений, похоже, совсем не в теме .
3 На чем основаны вышеупомянутые «Травмы поколений. Людмила Петрановская», которая Cемейный психолог, один из ведущих специалистов РФ в области семейного устройства, лауреат Премии Президента РФ в области образования за 2001 год.
Травмы поколений. Пронзительная статья психолога Людмилы Петрановской, которая объясняет, почему наши родители и мы стали такими, какие есть. Как же она все- таки передается, травма? Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью», и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско- детские отношения, без политики и идеологии. О них потом как- нибудь. Живет себе семья.
AdMe.ru публикует для вас эту пронзительную и откровенную статью психолога Людмилы Петрановской, которая объясняет, почему .
Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. А может, даже двоих успели.
Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Автор: Петрановская Людмила Превью: Brittni Willie. Людмила Петрановская: Понятно, что когда человек становится субъектным, опять-таки, не полностью начинает, он может выбирать. Сейчас к третьему поколению, к четвертому поколению тем более след конкретной травмы обычно всегда рассыпается и раздробляется. Однако, при просмотре материалов нашла статью Людмилы Петрановской «Травмы поколений». Людмила Петрановская – семейный психолог, тренер, психодраматист.
Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа.
Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним. И вот уже молодая мать осталась одна.
Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя.
Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть. Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет.
Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет. Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может.
Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска?
Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги? Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Конечно, у всех все по- разному.
Запас душевных сил у разных женщин разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?
Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. Назовите как хотите, суть одна.
Это человек, который нес- нес непосильную ношу, да и привык. И по- другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела.
Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.
В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий, такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало.
Словно зарок выполняла. Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.
И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики- то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля.
Хотела ли она травмировать дочь? Это была любовь. А самое ужасное – что черты эти носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки.
Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Очень- очень медленно это выветривается, а нам- то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню. Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все.
И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит.
Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство? Во- первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во- вторых - - кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить. Годах примерно так в 6. Кто- то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей- то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т .
То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения. Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым.
Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец- то полюбит ее по- настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого- то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя.
Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим. И только одно плохо – он растет.
Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает.
Мне кажется, у нас в 6. Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы».
Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все- таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала».
Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет- таки отделиться, хоть и понеся потери. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком.
И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти. И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит, заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны». Но что- то мы все о женщинах, а где же мужчины?
От кого- то же надо было детей родить? С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен.
То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по- настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет.
Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики- то тоже мамами выращены.
Одна из главных проблем нашего общества — виктимность – Анастасия Изюмская – Интервью – Материалы сайта – Сноб. СУчитывая травмы поколений, можно ли, перефразируя Винникота (британский педиатр и детский психоаналитик. Благополучие ребенка зависит сейчас, в первую очередь, не столько от того, что происходило в стране, сколько от событий в конкретной семье. Кому- то досталось много родительского принятия, внимания. Причем тут далеко не все сводится к объективным фактам: был на пятидневке или не был. Кто- то был на пятидневке, но родители ухитрились в оставшееся время окружить ребенка вниманием, дать ему чувство защищенности.
А с кем- то мама дома сидела и еще 2. СНо какое- то обобщение все же можно сделать? Перелом в сознании стал происходить, когда родители начали долго — до трех лет — сидеть дома.
Эти нынешние родители — дети конца 8. Как раз они сейчас создают семьи, рожают детей. И эти люди — назовем их «новые родители» — добрее. Они более внимательны к детям, к их потребностям, у них больше внутреннего ресурса, меньше страха перед наблюдающим глазом «старшего брата». В связи с этим дети в таких семьях, с одной стороны, более открытые, а с другой — более чувствительные.
У них нет необходимости в раннем возрасте терять уязвимость. И закрываться коркой, что, правда, не всегда нравится, например, государственным учреждениям. СЭто, кстати, отдельная часто звучащая тема: воспитатели жалуются, что ребенок слишком часто плачет, что он слишком много хочет. Даже к психологам- неврологам советуют обратиться.
До этого все строилось на том, что ребенок к моменту похода в школу или в детский сад уже научался отсоединяться от своих потребностей, отращивал мощную дистанционную защиту: «Это не со мной, это не я чувствую, я не чувствую». И, с одной стороны, такой ребенок менее требователен к взрослым, потому что в каком- то смысле он на них поставил крест. Они не существуют в его картине мира. С другой стороны, у таких детей чувства словно чуть- чуть притушены, и они, конечно, для массовых учреждений удобнее. Но другой вопрос — это цена, которую они за это платят. СКаким вы видите портрет рожденных в 2.
Я думаю, они будут как минимум разными. У них будут меньше выражены поколенческие черты.
Но опять- таки это будет, если опять чего- нибудь не случится. Потому что никто не застрахован от событий, которые всех уравняют.
Ведь что бывает, когда происходит какая- то исторически обусловленная травма? Она нивелирует личностный разлет, личностные особенности, личный выбор, особенности семейного уклада. И всех накрывает шоковыми травматическими переживаниями, которые все это разнообразие стирают. Все становятся похожими, появляется портрет поколения. В норме не должно быть никакого портрета поколения, в норме все люди разные. СЗначит, сейчас неплохое время, чтобы растить детей? Да. Опять- таки если ничего не произойдет, то да.
Сейчас время сравнительного благополучия, материального, социального, и люди могут заниматься обустройством своей жизни, обустройством своей семьи. Сначала все ремонты делали, как сумасшедшие. Потом, следующим этапом, задумались про отношения. К детям стали внимательны.
Я думаю, что если у нас и дальше были бы благополучные годы, это дало бы постепенно и дальнейшие качественные изменения. Обычно на следующем шаге люди начинают обустраивать социальную, гражданскую реальность вокруг себя, что тоже частично уже начиналось. Добровольцы ездили на пожары, занимались еще какой- то гражданской активностью, мобилизовывались, собирались. Даже начали появляться первые ростки чего- то политического. То есть сначала обустроили квартиру, убрали облупившуюся краску со стен, наклеили виниловые обои, унитаз заменили на новый. Потом подумали: «А что это мы с мужем как кошка с собакой?» Попробовали договориться. Потом уже следующим этапом: «А что это тут у нас вокруг происходит?» Так идет постепенное обустройство мира вокруг себя.
Но похоже, что это движение, к сожалению, будет прервано, будет откат назад. Я надеюсь, что не полностью, не на исходную точку. Все- таки за это время что- то проросло, укрепилось, и какое- то чувство благополучия все- таки проникло в нас. Но отката не избежать, потому что социальная ткань меняется медленно, и нам сытых лет не хватило. СКак бы вы определили то, что происходит сейчас в стране? Какие чувства у вас это вызывает?
Сейчас мы в преддверии очень глубокого кризиса. Прежде всего экономического, но изменения будут и социальные, и политические. Некрасов писал: «Душно без счастия и воли. Это люди, которые могут поддержать, которые могут прийти на помощь, независимо от чьих- то мнений или разницы во взглядах. Нужно взять за правило не ругаться с людьми из- за глупостей, из- за поверхностных вещей.
Сейчас очень много общения идет на уровне идей, позиций. Но это обусловлено тем, что все сидят в социальных сетях. Это, безусловно, сказывается.
И это, безусловно, та задача, которая определенными людьми решается вполне осознанно, за зарплату. Ведется целенаправленная работа по расколу общества. Важно не терять голову, понимать, что есть более глубокие вещи, чем твоя позиция, твой максимализм. Сейчас это не уместно. Потому что человек может иметь позицию, которая нам не нравится, но при этом быть хорошим человеком, то есть иметь схожие представления о помощи, о поддержке, о солидарности, о том, что не нужно делать гадостей. Таких людей надо держаться, независимо от того, согласны мы с ними по политическим вопросам или нет. СК разговору о другой позиции.
Как разговаривать с детьми, если их взгляды не совпадают с вашими? Совершенно точно не надо ставить под угрозу отношения ради политпросвета, потому что ребенок еще двести раз передумает, а все обидные слова, которые будут сказаны в процессе, останутся в памяти. Не нужно любой ценой переубеждать и стыдить за неправильную, на ваш взгляд, позицию. Ни в коем случае нельзя давать ребенку понять, что с такой позицией он вам не нужен. Я знаю, что есть родители, которые готовы сказать своему ребенку: «Если ты такое говоришь, ты мне больше не дочь/сын».
СЕсть ли какой- то базовый принцип, как говорить с детьми о политике, чтобы вас услышали? Правило простое: если вы общаетесь с детьми все время, если они слышат ваши разговоры, видят ваши чувства, переживания, они этим пропитываются. Естественно, если до 1. Это то, что называется «жить вместе», иметь общее понятийное поле, общий объем общения. С другой стороны, для ребенка, особенно в раннеподростковом возрасте, очень важно не противостоять группе. И одно дело, если в школе присутствуют разные точки зрения.
Но если школа кондовая, и там очень четкая «линия партии», то надо десять раз подумать, прежде чем ребенка перенастраивать. Групповое давление — очень жестокая вещь. И может так случиться, что он попадет в ситуацию, которая очень глубоко его травмирует. Справиться с этим более- менее самостоятельно ребенок может начиная лет с 1. Ставить 1. 0- летнего в противоборство с группой — это очень высокий риск. Надо быть готовым в любой момент появиться в школе и там все контролировать, но я не знаю, насколько это реально.
Или надо понимать, что ребенок может сильно огрести. В 2. 00. 5- м, весной, вскоре после событий на Майдане, я была в Киеве на психодраматическом семинаре израильского психолога. Естественно, там все эти темы были очень актуальны. И одна участница с бело- голубой стороны рассказывала про то, что произошло с ее дочерью.
Весь класс был на революционной волне, все были «оранжевые», а ее дочь высказывала другие идеи. И в конце концов это противостояние вылилось в довольно безобразную историю, когда эту девочку привязали к стулу и надели на голову капюшон. Ее не избили, но это был акт насилия, безусловно, эмоционального и физического.
Для ребенка это все было большим шоком, большой травмой. Ее мать рассказывала об этом и плакала. СДети сейчас очень погружены в информационное пространство. Насколько для них это травматично и можно как- то уберечь их? Тут, скорее, надо просто быть в контакте с ребенком и надо быть готовым, какие бы чувства у него ни возникали, поддерживать его, объяснять ему, отвечать на его вопросы. Что безусловно не стоит делать, так это подвергать ребенка бомбардировке пропагандистским телевидением.
Дело даже не в том, что там конкретно говорят, просто уже то, как это делается, сама интонация. Мы должны быть с ребенком в его переживаниях. Остальное очень вариативно: как его учить, как его лечить, как его кормить, как его то- се, пятое- десятое — это настолько по- разному происходит в разных культурах, в разных социальных слоях, в разных семьях. И ничего, как- то все вырастают. Чтобы ребенок чувствовал, что он не один, пока он не может быть один.
Чтобы он чувствовал, что в его столкновениях с жизнью, с миром, в его чувствах, разочарованиях, обидах мы вместе с ним. Это не значит, что нам должны нравиться все его чувства или, уж тем более, что нам нравятся все проявления его чувств. Это как в фильме «Аватар», у них приветствие было на этой планете: «Я тебя вижу» вместо «Здравствуйте» — вот это оно.
Часто, когда родители говорят о том, что все принимают, что под принятием имеется в виду: что бы ребенок ни делал, мне все нравится, что бы он ни делал, я со всем согласен. Принятие чувств — это не про то, что мне все нравится, и я со всем согласен, а про то, что я не подталкиваю ребенка к диссоциации. Я не говорю ему: не чувствуй это! Я не требую от него не бояться, не сердиться, я не требую от него быть мертвым. Но я могу ему сказать: не ори.
СЕсли судить по вашей статье «Травмы поколений», прежде чем начать принимать своих детей, неплохо научиться принимать самих себя. Нам всем еще оздоравливаться и оздоравливаться. Да, конечно. Оздоравливаться — это всегда хорошо.
Потому что, когда человек сам в нормальном состоянии, сам родитель, когда он сам спокоен, наполнен, он же много чего может вынести. Ну что такое, по большому счету, может сделать двухлетний ребенок? И если ты сам очень большая собака, вокруг которой щенок бегает.
Но для этого надо быть такой большой собакой. Очень большой собакой, которую очень сложно вывести из себя. А поскольку мы все не очень большие, то легко теряем над собой контроль.